В белом венчуре из роз

Print 31 Июля 2014
Алексей Каменский, Vademecum

Что рождается из государственных миллиардов, вложенных в инновационные стартапы индустрии здравоохранения

ГЕМОДАННЫЕ НАСТРОЕНИЯ

Российские организации, у которых фармацевтический или медицинский венчур может получить инвестиционную поддержку, представляют собой довольно сложную пирамидальную структуру. Хотя многие стартаперы неплохо в ней разобрались и ухитряются получить деньги из разных ее точек не раз и не два.

По объему инвестиций на самой вершине – ОАО «Роснано». У корпорации самые амбициозные проекты, известные международные партнеры, инвестиции самого ОАО (по крайней мере в проекты области здравоохранения) обычно превышают миллиард рублей. На ступеньку ниже стоит РВК.

Тут спектр уже шире. У РВК нет единых правил финансирования, зато есть полтора десятка фондов, каждый – со своей специализацией и максимальными объемами. Все зависит от того, который из них берется за дело. Так, Фонд посевных инвестиций (ФПИ) готов заниматься сравнительно небольшими проектами на ранних стадиях. Еще меньшими объемами оперирует Фонд «Сколково». Впрочем, тут другая история: «Сколково» выдает гранты и не стремится заработать. Максимальный размер так называемого мини гранта «Сколково» составляет сейчас 5 млн рублей. Похожими объемами – от 1 млн до 10 млн рублей – оперирует Фонд содействия малым формам предприятий, так называемый Фонд Бортника. Есть и другие структуры, в частности, региональные.

А также система государственных заказов, доступ к которой могут получать и стартапы. У группы «Роснано», помимо ее основных масштабных начинаний, есть проекты внутри нанотехнологических центров. Здесь суммы начинаются от 100 тысяч рублей, говорит Руслан Титов, управляющий директор входящего в структуру «Роснано» Департамента нанотехнологических центров. И 100 млн рублей для таких центров – уже очень большие деньги.

Средства во всей этой пирамиде не только государственные. Чтобы уменьшить риски, а заодно и вероятность нарушений, государство, как правило, инвестирует только вместе с частными компаниями. Одним из первых такую практику удачно использовал израильский фонд Yozma (подробнее – в материале «Капитальное орошение»). Но у Yozma существовала строгая пропорция – государство дает на любой, даже самый красивый проект только 40%, остальное должны найти частные инвесторы. В России система «плавающая». Например, «Биофонд», целиком сформированныйза счет средств РВК, дает стартапам, в зависимости от темы проекта, 50–75% необходимых денег. А вот у фонда «Максвелл Биотех», в капитале которого доля РВК составляет лишь 49%, а 51% – средства частных инвесторов, такие ограничения не указываются (определен только максимальный размер инвестиций – $5 млн). Частники и так проследят, чтобы деньги не ушли куда не следует. Таких инвесторов у «Максвелла» семь, сообщил Попов, но их имена не разглашаются.

Фонду посевных инвестиций, принадлежащему РВК на 99% (оставшийся процент тоже достался не частникам, а Фонду Бортника, федеральному государственному бюджетному учреждению), правила предписывают предоставлять венчуру до 75% требуемой суммы. «В принципе, существует вариант, при котором венчурный партнер стартапа вкладывает в него, условно говоря, 25 рублей, а взамен получает 75 рублей от фонда: покрыв свои затраты, он остается с 200%-ной прибылью», – говорит основатель небольшого сервисного медицинского стартапа, хорошо знакомый с системой получения госфинансирования. Правда, конкретные примеры приводить не хочет.

VM изучил некоторых представителей портфеля ФПИ, под управлением которого находится 2 млрд рублей. Компания «Гемодан», например, интересна тем, что, кажется, единственная среди связанных с государством стартапов занимается разработкой «инновационного гомеопатического средства» – ректальных суппозиториев (свеч) от геморроя. Создание новых гомеопатических препаратов обычно стоит очень дешево, в этом главная странность инвестирования в такую разработку. В портфель ФПИ компания была включена в 2012 году. Про ее препарат известно немного. Заявка на патент подана, сообщила РВК, но сам он еще не получен. Заявку VM удалось разыскать на информационном портале российских изобретателей (bankpatentov.ru). Речь идет об «инновационном лекарственном средстве на основе диосмина, экстракта лечебной грязи озера Тамбукан и растительных субстанций». Свечи с диосмином давно используются от геморроя. Тамбуканскую грязь (озеронаходится неподалеку от Кисловодска) применяют, если верить описаниям, от чего угодно. В чем тогда суть и перспективы изобретения?

Представитель ФПИ, курирующий проект (он представился Алексеем без указания фамилии, а на повторные звонки не ответил), не стал объяснять, в чем сила антигеморройного венчура, сославшись на незнание. И посоветовал обратиться в компанию «Максифлекс».

«Максифлекс» – очень интересный элемент в структуре государственных венчурных инвестиций. Дело в том, что проекту, претендующему на попадание в обойму ФПИ, обязательно нужен посредник – структура, которая заключила соглашение о сотрудничестве с фондом и может правильно «упаковать» стартап, чтобы он соответствовал строгим требованиям ФПИ. Таких посредников у ФПИ много, рассказывает основатель сервисного медицинского проекта, просивший себя не называть. В свое время он добивался финансирования ФПИ и вынужден был отказаться от двух посредников из-за их некомпетентности. Третий был вполне на уровне – но лишь до тех пор, пока с заказчиком общался глава компании. Когда тот передал дело подчиненным, стартаперу пришлось разорвать отношения и с этими «упаковщиками» – они просто «не тянули», говорит предприниматель. Согласие ФПИ на финансирование он в конечном итоге все-таки получил, но к тому времени у него возникли другие, более удобные варианты.

Вернемся к «Максифлексу». В своем деле посредническая фирма, судя по всему, разбирается: в качестве венчурного партнера выступает в трех портфельных компаниях ФПИ. Но гендиректор «Максифлекса» Анна Пашинин тоже не смогла объяснить, в чем перспективы инновационного средства от геморроя. Зато рассказала, что оно проходит клинические исследования. А узнав от VM, что в реестре разрешенных исследований «Гемодана» нет, исправилась: КИ не было, но лекарство прошло доклинику в Институте колопроктологии и получило очень хорошие отзывы специалистов.

«Я не давал одобрения на этот препарат, – говорит замдиректора ГНЦ колопроктологии Сергей Фролов. – В принципе его могли бы дать и в мое отсутствие, но доклинические исследования мы вообще не проводим. А без этого как мы могли дать одобрение?»

Уже после выхода номера в печать РВК сообщила VM, что доклинику Гемодан проходил в другом месте – Всероссийском научном центре по безопасности биологически активных веществ. А также продемонстрировала решение Минздрава о выдаче разрешения на проведение клинического исследования Гемодана. Разрешение получилакомпания «Альтфарм»: как пояснили в РВК, это контрактный производитель Гемодана.

Решение было принято Минздравом в середине июля, уже после сдачи номера в печать, а в перечне разрешенных клинических исследований его еще нет.

Сама специализация ФПИ – инвестиции на ранней стадии, когда ничего на самом деле еще не понятно – предполагает некоторую «сомнительность» компаний в его портфеле. Но бывают случаи, когда фонды РВК вкладывают в новый проект компании, давно присутствующей на рынке. Начинающие предприниматели видят в этом определенную несправедливость: получается, что если компания проделает определенный объем бумажной работы – создаст новое, аффилированное с ней юрлицо – она получает шанс назваться стартапом и претендовать на деньги фонда. Проект «Нанодерм-профи» по «разработке и созданию трансдермальных нанотранспортных систем для производства профессиональных антивозрастных косметических средств» находится на ранней стадии разработки, а в портфель ФПИ был включен в 2011 году. Совет директоров компании возглавляет доктор биологических наук Александр Зимницкий, автор многочисленных научных работ и владелец патентов. Компания – производитель крема, основанная Зимницким – существует на рынке 17 лет. В 1997 году Зимницкий вместе с коллегами создали компанию «Жеспар Биос», которая через несколько лет вывела на рынок косметическую серию «Плазан».

Стартап «Нанодерм-профи» тоже занимается косметикой, его инициатор – тот же Зимницкий, а среди владельцев числится «Жеспар Биос» (12%, по данным информационной системы «СПАРК Интерфакс»).

Компания «Жеспар Биос» отказалась разговаривать с корреспондентом VM по телефону и не ответила на письменный запрос.

ПИТАНИЕ ПО СРЕДАМ

Не получая пока особых барышей от своей инвестиционной деятельности, государство все таки показывает себя азартным игроком. Разработка нового препарата – сфера самая опасная в смысле сохранности денег, зато сулящая самые большие барыши.

«Ты можешь делать потенциальный блокбастер и думать, что завтра завоюешь мир, а потом ничего не получится. С сервисной компанией спокойнее, но она приносит 30–35% в лучшем случае, – говорит гендиректор «Биофонда» Егор Бекетов. Его фонд занимается инвестициями в инфраструктурные компании, которые сами ничего удивительного не изобретают, но помогают развивать науку и технологии другим. Риск здесь, конечно, тоже есть, сервисная компания может создать услугу, которая не нужна.

Например, некоторые эксперты считают, что отчасти так происходит с получившей инвестиции «Биофонда» компанией «Семиотик». Она разрабатывает систему чипового анализа крови, которую некоторые игроки характеризовали VM примерно так: «Система очень нужна, но не здесь и не сейчас».

«При реализации таких проектов надо очень внимательно оценивать потенциал спроса на рынке», – говорит Бекетов.

Фонд работает с 2011 года, но первый год, рассказывает его гендиректор, обычно уходит на «раскачку» и формирование пайп лайна – каналов поступления проектов. Сейчас фонд «активно вкладывает деньги и до конца года, скорее всего, сумеет осуществить три-четыре сделки», говорит Бекетов.

Всего же на формирование портфеля он отводит четыре пять лет. Уставный капитал фонда вначале составлял 500 млн рублей, но в этом году РВК увеличила его до 800 млн, и впоследствии он должен вырасти до 1,5 млрд рублей.

В смысле возврата инвестиций «Биофонд» сейчас не отличается от других фондов РВК – об окупаемости говорить рано, потому что ее нет. И все же инфраструктурные проекты сравнительно «быстрые».

У «Биофонда» их два – «Биоэк» и ЦФГС. Первый – петербургский проект, создающий структуру для проведения исследований биоэквивалентности (для создателей дженериков) и первой фазы КИ. ЦФГС собирается помогать исследователям иначе – компания в конце прошлого года запустила в Москве недалеко от Белорусского вокзала производство готовых питательных сред. Они используются в лабораторной диагностике инфекционных заболеваний, а также при разработке препаратов. До этого питательные среды в России централизованно не производились – лаборатории что-то делали для себя сами, а остальное покупали за границей. «Биофонду» принадлежит около трети акций ЦФГС.

«Оба предприятия, московское и петербургское, уже работают. Теперь можно без привлечения дополнительных инвесторов создавать такие же компании в других регионах, – говорит Бекетов. – Мы точно знаем, что фабрика готовых сред нужна в Сибирском и Приволжском федеральных округах».

В регионах сложно было бы запускать проект на пилотном этапе, объясняет Бекетов, а теперь это можно исполнить «со знанием дела и гораздо меньшим риском». Сервисные компании ни за что не принесут создателям сотни процентов выручки, как высокотехнологичные венчуры. Зато, рассуждает Бекетов, если подготовка инновационного препарата к выходу на рынок может занять до 10 лет, то здесь безубыточность начинается «со второго, в крайнем случае с третьего года».

ДОКТОР СЕЛЕКТОР

Риск, связанный с инновациями, можно уменьшить по-другому. Около десятка проектов с государственным венчурным финансированием занимаются тем, что, отбросив первооткрывательские амбиции, а заодно и смешные опасения по поводу «государственной лекарственной безопасности», включились в разработку препаратов, создаваемых на Западе. Есть такой проект и у «Биофонда».

«Мы создавались как финансовый инструмент РВК, поэтому не можем вкладывать в иностранные юрлица, – говорит Бекетов. – Но мы ищем варианты. Например, говорим иностранной компании: создайте российское юрлицо. Ведь помимо денег мы готовы в дальнейшем стать ее партнером по продвижению разработки на российском рынке».

Пример на эту тему – компания «Андрус Рео». Она сотрудничает с канадской Oncolytics, которая занимается онколитической виротерапией. Проще говоря, учится внедрять в опухоль вирус, который разрушает ее клетки, не затрагивая окружающие здоровые ткани. В Канаде идет уже третья стадия клинических исследований препарата Reolysin, а задача «Андрус Рео» – провести КИ в России и, если все сложится удачно, заняться продвижением препарата на нашем рынке.

Но самые известные стартапы, основанные на трансфере западных технологий, – в портфеле «Роснано». Это совместные российско-американские проекты Bind и Selecta. Проблема у «Роснано» та же, что и у фондов РВК: как инвестировать в западные компании, если перед тобой стоит задача – развивать российские высокие технологии. В связи с этим обе компании – Bind и Selecta – создали российские «дочки», в которые и инвестировала «Роснано».

«Я уверен, что российско-американские проекты Bind и Selecta – это очень большая удача, – говорит бывший сотрудник «Роснано», пожелавший остаться инкогнито. – В работе обеих компаний принимает участие Роберт Лангер, икона современного биотеха. В 80-е годы он фактически создал науку о медицинских полимерах». «Изящность идеи» Bind в том, объясняет собеседник VM, что компания придумывает не сам препарат, а способ его доставки – «такси», в которое можно «посадить» любую таблетку: «А дальше ты идешь к Big Pharma и говоришь: у меня есть транспорт для вашего лекарства, платите деньги и давайте сотрудничать».

Selecta занимается похожими технологиями, но только ее «такси» – для вакцин. В частности, вакцины от курения. Механизм ее действия в том, что за счет активизации иммунитета происходит связывание никотина еще до того, как он попадет в мозг: сигарета теряет смысл, курильщик дымит, но ничего не чувствует.

Главная финансовая хитрость обоих проектов состоит в том, что для каждого «пассажира» перевозочное устройство нужно дооборудовать. И это, по идее, может дать возможность неплохо заработать. В апреле прошлого года Bind заключила соглашение о том, что ее платформу для доставки своих препаратов использует Pfizer. Bind получила $50 млн сразу плюс $160 млн за каждое «такси» совместной с Pfizer конструкции. А Pfizer – право выбирать, какой транспорт будет разрабатываться, и развивать его совместно с Bind. Тогда же было заключено аналогичное соглашение с AstraZeneca, с той разницей, что начальная сумма составила $69 млн, а плата за организацию доставки каждого препарата – $130 млн плюс роялти.

Есть и другая схема взаимодействия с Западом, организованная через 99%-ю дочку «Роснано» – «Роснаномединвест» (РМИ).

Суть работы РМИ состоит в партнерстве с крупным американским фондом Domain Associates. Сейчас в портфеле этого фонда, который занимается в основном биотехнологическими проектами, 71 компания, а за всю 30-летнюю историю их через него прошло больше 200. РМИ получил право изучать портфель Domain и в тех компаниях, где требуется новый раунд инвестирования, стать равноправным партнером американцев.

«Для нас это была возможность набраться опыта, – объясняет сотрудник РМИ. – И потом, если Domain уже вложил деньги в некую компанию и готовит новый раунд финансирования, шансы на успех растут».

Причем здесь российская фармацевтическая промышленность? «Роснано» поставила Domain условие – продвижение на отечественном рынке препаратов, созданных «портфельными венчурами» РМИ и Domain, должна контролировать российская компания. Для этого было создано СП «Новамедика» – 51% ее опосредованно принадлежит Domain, 49% – «Роснано».

Говорят, Анатолий Чубайс был лично знаком с кем-то в руководстве Domain. «Наши отношения с Россией начались в 2010 году, – рассказал VM представитель фонда Квинн Мартин, – когда один из наших партнеров вместе с группой венчурных капиталистов приехал в Москву по приглашению «Роснано». После этого началась серия переговоров, и мы подписали соглашение о совместном инвестировании на сумму $760 млн. Вместе мы вложились уже в девять компаний и выбрали место для строительства завода под Калугой».

Интересно, что у Domain есть похожее соглашение и с Китаем. Но там речь идет все же об инвестировании прямо в китайские компании, а не в американский бизнес, с дальнейшей перспективой доразвить его в России.

СМЕРТЬ ЕМУ К ЛИЦУ

В РМИ уверены в своей стратегии: в России достойных стартапов немного, поэтому, покопавшись в портфеле Domain и набравшись опыта, компания собирается отправиться на поиски объектов инвестирования в Европе и Америке. Ситуация на российском рынке инвестиций в биомедицинские проекты «далека от состояния развитой индустрии», – подтверждает Попов из «Максвелла». Но призывает смотреть на нее в динамике: «Пять лет назад, когда мы начинали инвестиционный процесс, словосочетание «венчурные инвестиции» в России почти никому не было знакомо. Инфраструктура была в зачаточном состоянии, проектных менеджеров, разбирающихся в разработке лекарственных препаратов, были единицы. За это время мы прошли большой путь. Самому «Максвеллу» проекты, впрочем, уже не нужны. Фонду, начавшему инвестиционную деятельность в 2009 году, отведено для работы ровно 10 лет, после чего он должен выйти из всех проектов и распределить деньги среди пайщиков. Сейчас в портфеле «Максвелла» девять компаний, развивающих 11 проектов, и больше не понадобится.

«Они пришли к нам с разных стадий развития, некоторые – с ранних доклинических исследований, один вообще с идеи. Это «Онкомакс», который сейчас готовится к завершению доклиники. Остальные уже на стадии клинических исследований, – рассказывает Попов. – Три лекарственных кандидата находятся на регистрационной фазе клинических исследований, и мы надеемся, что, в случае успешного завершения испытаний и регистрационных процедур, через два-три года эти препараты выйдут на рынок и дойдут до пациентов. Но еще до вывода препарата на рынок проектами некоторых из портфельных компаний интересуются потенциальные стратегические покупатели – фармацевтические компании».

В своих годовых отчетах ОАО «Роснано» старательно напоминает, что его работа «планово убыточна». В 2012 году убыток составил 2,5 млрд рублей (при выручке 6 млрд), годом раньше – 3 млрд. О сведении расходов с доходами «Роснано» может не думать. «У нас предусмотрены стратегические цели деятельности к 2015 и 2020 годам. В основном это касается объемов выручки производств в сфере наноиндустрии, профинансированных с участием «Роснано», – 300 млрд рублей в 2015 году и 600 млрд в 2020-м», – говорит Ольга Шпичко.

В таком же положении и управляющие госфондами РВК. «Биофонду» дата закрытия не обозначена, а оценивать результаты работы менеджмента планируется на десятом году жизни фонда: если венчурные стратеги ошибутся, мы узнаем об этом уже в 2021 году. 
 

ЭКСПЕРТИЗА

ДЕНЕЖНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ

Госфонды подкармливают венчуры с большим азартом, чем частники

Российские частные инвесторы стали пугливее и сокращают вложения в технологические стартапы на ранней стадии. Государство, не в пример частникам, ничего не боится, констатирует Центр технологий и инноваций PricewaterhouseCoopers (PwC) в своем исследовании Money Tree, проведенном при содействии РВК.

В 2013 году в России было совершено, по подсчетам PwC, 222 сделки по инвестированию венчурного капитала. Годом раньше таких сделок было 188 – это примерно 18%‑ный рост, не так уж и много для недавно родившегося рынка.

Главная же новость состоит в том, что объем инвестиций в инновационные стартапы снизился, и весьма существенно – $653 млн против $912 млн в 2012 году. PwC трактует эту странность однозначно: инвесторы в России, пережив первые увлечения и потери, стали трезвее и опытнее. Они уже не готовы, как раньше, верить рассказам о блестящих перспективах проектов.

Инвесторов это, может, и не радует, но в целом говорит о «взрослении» отрасли. К тому же пионеры венчурного инвестирования, пришедшие на рынок три‑четыре года назад, завершают свой инвестиционный цикл, то есть от поиска новых перспективных бизнес‑начинаний переходят к управлению портфелем, а затем к его «предпродажной подготовке».

Средняя сумма инвестиций в российский венчурный проект составила в 2013 году $3,1 млн против $5,6 млн годом раньше. И цифре есть еще куда падать – в Европе средняя сумма венчурной сделки составляла в 2012 году (более свежих данных у PwC не нашлось) всего $1,4 млн, а максимальный ее размер составил $2,9 млн.

Высокотехнологичные стартапы, к которым, как правило, относятся и медицина с фармацевтикой, на венчурном рынке занимают второе место. Впереди, как всегда, IT: в 2013 году на интернет‑технологии пришлись 87% всех венчурных сделок и почти 94% инвестиций ($611 млн). В сфере биотехнологий было проведено 13 сделок на общую сумму $13 млн. Это на две сделки меньше, чем в 2012‑м. Утешает только то, что их средняя сумма, в отличие от рынка в целом, не уменьшилась.

Куда податься начинающему бизнесмену‑«здравоохранителю», если инвесторы обходят его стороной? Основным источником финансирования для небольших, только стартующих технологических компаний остаются гранты, констатирует PwC. Государство, основной грантодатель играет на рынке решающую роль.

По размеру гранты, если сравнивать с обычными, возвратными, инвестициями, невелики, зато их много. В 2013‑м венчурная индустрия получила 1 693 гранта на общую сумму $103 млн. И это шанс для стартапов в области био- и промышленных технологий – на них пришлось 74% грантов, 1 250 вливаний. Большую их часть выдал Фонд содействия развитию малых форм предприятий в научно‑технической сфере (Фонд Бортника). Биотехнологи получили от него 462 гранта на сумму $27 млн, стартапы в сфере промышленных технологий – 757 грантов, но лишь на $13,9 млн. На IT Фонд Бортника выделил жалкие $6,4 млн.

Общее число государственных венчурных грантов за год выросло почти в 2,5 раза – в 2012 году их было выдано 702. Но средняя сумма гранта в 2013‑м упала даже сильнее, чем средний размер инвестиций – с $207 тысяч до $61 тысячи. PwC объясняет это в оптимистическом ключе – грантодатели, в отличие от венчурных инвесторов, начинают интересоваться проектами на все более ранних стадиях и оперируют меньшими суммами. Количество же крупных грантов, на сумму более $500 тысяч, уменьшилось со 107 в 2012 году до 35 в 2013‑м.

Фонд «Сколково» тоже сделал ставку на биотехнологии: в прошлом году компании в этой отрасли получили от него 11 грантов на сумму $10,5 млн. Для сравнения, промышленным технологиям досталось $10,1 млн, IT – всего $2,9 млн.

Инвесторы, в отличие от грантодателей, все чаще стремятся дать деньги инноваторам попозже, когда можно уже с большей уверенностью сказать, что из их идеи получится что‑то путное в финансовом плане. На стадии стартапа (так PwC называет этап, следующий за «посевным») и начальной стадии (когда проект начинает демонстрировать осязаемые результаты своей работы) количество сделок выросло больше всего – на 44%.

Вообще же инвесторов, отважившихся доверить деньги начинающим бизнесменам‑биотехнологам, на рынке мало. Проекты здесь долгие, защитить интеллектуальную собственность тяжело, а спрос на такие инновации со стороны корпораций невысок. Поэтому многие российские инвесторы принимают решение вкладывать в эти технологии за рубежом.

В целом порадовать венчурных стартаперов PwC особо нечем. Рост российского венчурного рынка замедлился. Инвесторы повысили уровень требований к проектам и куда внимательнее следят за эффективным расходованием средств. И они стремятся специализироваться на узких секторах – так проще не ошибиться, однако у стартапера при этом остается меньше потенциальных партнеров.

Из хороших новостей: в 2013 году драйвером роста рынка стали выходы инвесторов из удачных венчуров – их было 21 против 12 годом раньше, а общая сумма таких сделок выросла до $2 млрд – впятеро больше, чем в 2012‑м. Примеры «хеппи‑энда» могут подтолкнуть к появлению на рынке венчурного капитала новых инвесторов, считает PwC. Правда, крупных выходов из стартапов в сфере здравоохранения в прошлом году не было.

Источник 
 

Вернуться к разделу